Архангельская епархия

31.05.2011

Мама звала меня Сашей... Маль­чиком я был послушным, любозна­тельным, но непоседливым: мне все было интересно — проникнуть, познать, докопаться до сути. Бес­покойство родителям доставлял умеренное, старался лишний раз не огорчать их своими приключе­ниями. Однажды в Воронеже, где я родился и рос, мы с ребятами пошли играть в строящиеся гара­жи. И меня угораздило спуститься внутрь глухой кирпичной коробки, выбраться из которой самостоя­тельно я уже не смог. Пацаны сразу побежали за подмогой. Все вместе мы боялись только одного: как бы не прознали родители, что я угодил в кирпичную яму! На счастье попал­ся какой-то мужик, который спустил мне лестницу с верхотуры стены.

С детства любил технику. Мечтал о велосипеде, но родители мне его упорно не покупали, и позже я по­нял почему. Велосипед марки «Ор­ленок» стал доступен мне в дерев­не у бабушки: товарищи по играм давали на нем покататься. Тогда я узнал радость скорости — ездил быстро, резво, часто попадая в до­рожные конфузы: то через руль пе­релетал, то въезжал во что-нибудь. Однажды раскрутил педали так, что в ушах ветер засвистел, а нога соскочила с педали, и я ка-а-ак по­летел! Шлепнулся на родной во­ронежский чернозем, радуясь, что не расшибся, но сверху железно хлопнулся велосипед. В детских играх я был истовым: если игра­ли в снежки, то домой приходил насквозь мокрым, если в войну, то являлся весь в честной грязи. Родители за шалости всерьез меня не наказывали, разве что изредка доставалось ремнем.

Рос я в обычной рабочей семье с казацко-крестьянскими корня­ми. Священников в нашем роду не было, но я всегда ощущал себя христианином. Знал, что это вера моих предков, то, чего не стоит стесняться, а наоборот, следует этим гордиться. Так было приня­то считать в нашей семье, несмо­тря на то что в советское время к вере Христовой власти относи­лись скептически-снисходительно. В то время открыто быть христиа­нином означало обособиться от об­щепринятой системы ценностей. Силы, конечно, были неравными.

Мой учитель, профессор Москов­ской духовной академии Алексей Ильич Осипов, комментировал это в свойственной ему манере: «Я готов выйти на ринг и сразиться с Майком Тайсоном, но только если у него будут связаны руки-ноги и заклеен рот...» Примерно в таком положении на­ходилась Христова вера во времена СССР. По тогдашней Конституции, гражданин Советского Союза мог «отправлять религиозные обряды или вести атеистическую пропаган­ду». Если внимательно вдуматься, то выбора не было.

Впрочем, это нам понятно и — преодолимо! В России у веры Хри­стовой мощная корневая система. Ничего, если вдруг какой-то коре­шок захирел и подзасох — его до­статочно как следует полить, чтобы он наполнился силой.

В нашей семье был непререкае­мый авторитет отца. Он был фи­зически здоровым, крепким чело­веком, не пил и не курил. На руку был очень тяжелым, и мама часто его просила в каких-то острых ситуациях: «Ты только не дерись.» Помню, как-то наш подвыпивший сосед полез на рожон, и отец его слегка «отодвинул». Мужик улетел, как пушинка, а соседи после этого перестали с нами разговаривать — обиделись.

Очи икон

В храме я себя помню лет с ше­сти. Мама привела меня в Покров­ский собор, где множество краси­вых икон смотрит с иконостаса, потрясающе пахнет ладаном, за­мечательно, завораживающе поет хор. У меня с детства абсолютно музыкальный слух, и ничего лучше воронежских хоров я не слышал.

Сюжеты икон мне подробно рас­толковала мама, и я по-детски про­сто и искренне проникся историей Христа, убитого жестоко и, как мне казалось, несправедливо. Дома мама давала мне читать старое Евангелие.

Мне не удавалось часто бы­вать в храме, отстоявшем далеко от нашего дома, но на причастие я ходил. Посты мы соблюдали не­укоснительно. Запомнилась Пасха 1979 года — самым большой празд­ник для меня. Мне тогда вручили повестку из военкомата.

Привыкнув к постной пище, в ар­мии я не съедал всего солдатского пайка — он был слишком велик, и меня изумлял голод, который ис­пытывали мои сослуживцы: «Пар­ни, неужели можно столько есть?»

Особое мнение

Наше поколение смотрело на Ле­нина, как на идеал. Для меня же он был просто человеком, полным страстей, противоречивых поступ­ков и ошибок. В десятом классе наша учительница литературы Фаи­на Николаевна, человек по тем вре­менам продвинутый, ввела в прак­тику классные диспуты. На одном из них я как-то и высказался: «Нель­зя же так превозносить Ленина! Вы говорите, что у него не было оши­бок, а как же тогда быть с русской поговоркой: «Не ошибается лишь тот, кто ничего не делает»?» Меня, большого любителя физкультуры и спорта, по-юношески задевала восторженность этим невзрачным маленьким человечком. Ленин разделил, рассорил Россию, прине­ся ей множество страданий и бед. Самое страшное зло, сотворенное им, заключается в его попытке раз­рушить православие.

Поразительно то, что меня при такой откровенной позиции «куда следует» ни разу не пригла­сили, и вообще неприятных бесед на тему моих воззрений я не имел. Удивительно! В комсомол я всту­пил уже в армии, будучи врио стар­шины роты. Сделал это по личной просьбе командующего соединени­ем. Своего боевого генерала я глу­боко по-человечески уважал и от­казать ему не мог.

К армейским обязанностям я от­носился серьезно: служба Родине — дело ответственное. Еще в школе я лучше всех в классе на уроках НВП собирал-разбирал автомат Калашни­кова и без промаха стрелял из него.

Жажда веры

После полутора лет службы меня срочно отправили в отпуск, дав три часа на сборы. Приехав домой, я по­дошел к иконам и вдруг ощутил, что во мне все перевернулось. Тогда я сказал маме: «Мне нужно в храм. Я так хочу исповедаться и прича­ститься, что хоть сейчас беги.» Мама была этому только рада. Она боялась, что служба охладит силу моей веры. Такие примеры я знаю, ведь, математически выражаясь, мы живем по синусоиде — на подъ­емах и спадах. Кроме того, в любой нации лишь десять-пятнадцать про­центов людей по-настоящему горят пламенем веры, остальные следуют за этим светочем. Есть страны, где никогда не будет единства. Напри­мер Великобритания, разрываемая противоречиями между католика­ми и протестантами, хотя те и дру­гие — христиане.

Эта рознь в конечном итоге, как показывает история, разрывает страну и разрушает народ. Не слу­чайно сейчас в России, особенно на ее окраинах, активно действуют самые разнообразные зарубежные секты, заманивающие в свои сети людей. На Сахалине это было на­стоящим бедствием. Православ­ные приходы там составляют аб­солютное меньшинство. Сектанты — подлинное нашествие, воору­женное финансово и действующее прагматично. Ежегодно на остров приезжают до двухсот миссионеров корейского происхождения и ведут планомерную атаку на православ­ные устои. За падением духовных границ легко усмотреть и падение границы государственной.

Силы наши далеко не равны, и противостоять вторжению чуж­дой религии очень трудно. Пред­ставьте себе глухой сахалинский поселок, где батюшка из местных трактористов едва сводит концы с концами, буквально выживая. И тут приезжает прекрасно упако­ванный миссионер, сытый и бла­гополучный, щедро раздающий, прости Господи, комиксы о Христе и апостолах.

Сильная церковь не может быть нищей. Бедная церковь не сможет помочь никому. Тому подтверждени­ем пример Сергиевой Лавры, кото­рая, еще будучи простым монасты­рем, в 1608—1610 годах выдержала шестнадцатимесячную осаду поля­ков, прокормив многих местных жи­телей, нашедших защиту в обители.

В 1990 году власть сказала: мы в дела религии не вмешиваемся. По ту сторону границы это было воспринято как повод для легаль­ного наступления на державу. Не захватом территории, а по­рабощением душ человеческих. Извращенная вера вредит чело­веку, как неправильная медицина или дурная еда. Неслучайно патри­арх Алексий II отказался от пред­ложения Мадлен Олбрайт, сулившей Святейшему щедрую помощь Церкви в обмен на непротивление интервенции христианских общин Запада в Россию.

В то же время я далек от того, что­бы судить о людях по национально­му признаку. Для меня, например, американец — это не нация, а об­раз мышления, созданный опреде­ленными установками. Побывав в США, я встретил там множество добрых, хороших людей, которых надо отделять от американских по­литиков. Это две совершенно раз­ных сущности. Не думаю, что не­мецкие, французские или русские политики чем-то лучше…

Линия фронта

Наша страна веками строилась соработничеством государства и Церкви. Мы об этом помним благодаря более чем тысячелетней истории русского православия. Она подтверждает правоту нашей веры, ее истоки и причинно-логические связи церковной жизни, протяну­тые в нашу современность. Патри­арх Алексий I прослеживал свою хиротонию до Иоанна Богослова, жившего в V веке. Правота настоя­щей религии — в ее истории, яв­ляющей истину правопреемствен­ности.

Ни пятидесятники, ни бапти­сты, ни свидетели Иеговы — ни­кто не может показать свою историческую чистоту, как это делает православие, ведущее свою ясную линию от Христа. Бессовестный и алчный бизнес, рядясь под агнца, лезет в российские пределы. Вот и весь портрет этого явления, опас­ного для нашей державы: духовная отрава в красивой упаковке. Они приходят в наш дом, посмеиваясь над его неухоженностью и пользу­ясь его проблемами, отрицают то, во что веками верили наши пред­ки, построившие этой верой огром­нейшую страну.

Во времена СССР мы знали, что наша с вами жизнь, жизнь аб­солютно мирных людей, зависит от политиков, ворочающих воору­женной силой. И кто бы мог по­думать, что настанет время, когда религиозные установки, действую­щие слепо, без разбора, станут уби­вать ни в чем не повинных людей. Это время настало. Сегодня линия фронта проходит по автобусам, метро и вокзалам. Поэтому, ког­да говорят, что религия вторична, я никак не соглашаюсь, и страш­ные новости тому лишь ужасным подтверждением: именно рели­гии в современном мире вступают в противоборство друг с другом, невзирая на государственные гра­ницы. И кстати будет заметить, что почти все войны Средневеко­вья были вызваны религиозной рознью...

Религия первична. Религия — это то, чем ты живешь и дышишь каждый день, это твой жизненный курс. Философия вторична, она вещь более пластичная, подвер­женная пересмотру.

Крепость наших духовных гра­ниц не поправить позицией «по­могите Христа ради». Нужна твер­дость рати Христовой, готовой до конца стоять за выстраданную нацией Россию, за тысячелетние ценности добра и справедливо­сти, завещанные нам поколения­ми предков. А опорой нам в этом совесть — голос Божий внутри че­ловека.

К слову говоря, жить по совести тяжело, это большой труд, велик соблазн договориться с самим со­бой. Но страшнее всего совесть сожженная…

Без страха и сомнения

В детстве, помню, я очень уди­вился и возмутился, узнав о жесто­ком убийстве Спасителя, но мама пояснила: «Сынок, правда на земле очень ранима и часто притесняема. Правду не всегда можно говорить в открытую — для этого нужны вре­мя и место. Господь пришел на зем­лю, чтобы взять на себя наши гре­хи. Он обличил этот мир и по всем пророчествам должен был пройти через горнило смерти, чтобы воз­родиться. Бог прошел все стадии жизни человека ради нашего спа­сения, чтобы своей кровью омыть нашу».

Став старше, я узнал множество таких святых примеров. Александр Невский, в честь которого меня нарекли в миру, тоже отдал жизнь ради других. Александр Матросов, скромный воин, один из многих миллионов, лег на вражеский пу­лемет, пожертвовав собой ради общего спасения. О такой хри­стианской жертвенности я узнал и на Сахалине, где в августе 1945 года тысячи молодых парней шли на верную смерть в последний месяц большой войны, прекрасно зная, что через считанные дни на­ступит мир. Им, конечно, хотелось выжить.

Меня пробивало до слез, когда ветераны рассказывали о такти­ке взятия неприступных японских укреплений: штурмовая группа из трех человек фактически своими телами должна была задавить огне­вые точки. Убили первого — идет второй, а если надо, то и третий. Японцы, в течение двадцати лет укрепляя остров, говорили: «Рус­ские тут не пройдут». Наши ребята высадились и в течение двух суток смяли оборону — без страха и со­мнения. Беспримерный и безы­мянный подвиг православных геро­ев благорастворен во всем воздухе нашей Родины. Отчетливо я ощу­тил это именно на русском острове Сахалине.

Держать удар

Суть вещей во многом неиз­менна. Интернет — это как нож. Пока лежит, он — ничто. Едва ты берешь его в руки (а я люблю очень острые, тяжелые ножи), он превращается в инструмент, которым можно порезать хлеб, овощи, фрукты. Хирург им делает опе­рации. Народный мастер создает произведения искусства. И совсем другое — идти с ножом по корысть на большую дорогу.

Для того чтобы связаться с Бо­гом, не требуются факс, мобильник или электронная почта. Достаточ­но человеческого ума и сердца. Молитва — это гораздо быстрее, чем интернет. В любом месте че­ловек может сосредоточиться и мысленно попросить помощи: «Господи, помоги.» Не случайно существует понятие «быть в духе». Помолившись, отбрасываешь все негативное и становишься открытым любой вести — и плохой, и хорошей. Любую информацию ты воспринимаешь проще, спокой­нее, мудрее. Премудрый Соломон очень хорошо выразил отношение к дурным вестям: «Мудрец подобен стрельцу из лука — во всех неуда­чах винит самого себя». Я думаю именно так — в любой неудаче есть доля и моей вины. Но я должен дер­жать удар.

Путь раскаяния

В армии нас посылали на зада­ние, заранее говоря, что из взво­да в живых останутся немногие. Практически ноль процентов на­дежды. Психологически мы были готовы к поражению, но уверен­ность в исходе давала силу не жа­леть себя и идти до конца. На вой­не самое страшное — потерять чувство самообладания, опустить руки. Другая крайность — под­даться эйфории и рвануть вперед, пропадая попусту. Так же и в мир­ное время: важно не заскулить и не обозлиться на весь мир. От­кройте ту страницу Библии, где Господь пытается наставить Адама на путь раскаяния... Читаешь и ду­маешь о себе.

В детстве я очень любил си­ловым методом исследовать по­даренные игрушки. У машинки попросту отрывал колеса, чтобы узнать, что как крепится. Раз — и сломал. Чтобы мама не ругала, колеса закидывал за диван. Но она их там все равно находила и вы­ясняла, где та машинка, которую она мне недавно подарила. Вопрос наводящий, заданный для того, чтобы я повинился и рассказал, для чего сломал игрушку. Так и Господь постоянно подталкива­ет нас к раскаянию.

Проход в минном поле

Один наш, лаврский, монах в Чечне пояснял, что такое Божьи заповеди. Это коридор в минном поле, обозначенный флажками. Вы идете по нему, одолевая соблазн полакомиться земляничкой, ра­стущей за флажками. Но за этими границами может и крупно не по­везти.

Заповеди Божьи — это огра­да и защита. Господь дает нам то, что нам полезно. Он многое из же­лаемого нами не дает нам, потому что это не пойдет нам на пользу. В малые годы я хотел, чтобы мне купили велосипед, мопед, мотоцикл. Родители могли позволить себе такие траты. Но не покупали! Они не были жадными — они по­просту меня любили.

Сердце России

В моем паспорте «портом при­писки» значится Троице-Сергиева Лавра. Ее по праву называют «серд­цем России». Это место сосредото­чения духовного и интеллектуаль­ного потенциала Русской Церкви. Где бы ни был, горжусь, что я — лаврский монах.

Здесь я на протяжении тринад­цати лет и трех месяцев был благо­чинным, отвечавшим за братию. Если перевести на язык армии, это начальник штаба, ведающий орга­низацией внутренней жизни своей части. Это был, пожалуй, самый спо­койный, хотя несколько оранже­рейный период моей жизни.

Ипостаси человечьи

В каждом человеке сокрыты три человека. О первом он расскажет сам. О втором — люди, но при том условии, что об этом не узнает ха­рактеризуемый. А третий — это тот, в котором человек сам себе боится признаться. И все эти три ипостаси — правда, ничего кроме правды.

О себе я скажу так. Открытый, добрый, доверчивый человек: лю­дей люблю и верю им. Эти качества помогают мне в жизни. Но в то же время я люблю дисциплину, чи­стоту, порядок. Противлюсь лести. Не секрет, что подчиненные поют ту песнь, которую хочет слышать их начальник. Аккуратно отношусь к славословию в свой адрес — это кредит, который надо возвращать делами, подтверждать трудами. Как сказал псалмопевец Давид, «всяк человек — ложь, и я — то ж». Другое дело, когда люди прикровенно говорят, каким хотят видеть тебя на самом деле.

На земле святых нет, они все на небесах. Все мы проходим пере­ковку, и самое страшное здесь — пройти медные трубы. Я миновал их еще в Лавре. Для меня это — пройденный этап.

Помоги ближнему

Я помогаю нищим, но тем, что стоят у церковной ограды, не подаю. Нищий, как сказал Ио­анн Златоуст, — это человек, ко­торый не может заработать себе на хлеб. Заметьте: не может! Это совсем иное, нежели «не хочет». Апостол Павел про неработей ска­зал: «Кто не работает, тот пусть и не ест». Эти евангельские слова в свое время процитировал Ленин, не поставив при этом кавычек, свойственных всем цитатам.

Человеку в тяжелой ситуации я всегда помогу. Пусть это будет опустившийся алкоголик, но он живой человек, попавший в беду. Дать ему денег — пропьет, поэтому считаю, что лучше дать ему кусок хлеба. Этого достаточно.

Многие из наших соотечествен­ников на самом деле — нищие, они живут не в подвалах, а в своих до­мах и не могут переступить через себя, чтобы выйти на улицу с про­тянутой рукой.

Одна женщина рассказала мне, как сын принес ей на день рожде­ния замечательное угощение из са­мых редких и дорогих продуктов. А она сама себя укорила: «Ты и так сыто живешь. Зачем тебе еще? Сделай праздник другим!» Когда сын ушел, сложила самое вкусное и дорогое в отдельные пакетики и отнесла бабушке, жившей не­сколькими этажами ниже. Если бы она просто предложила этот по­дарок ей, то старушка могла бы и не принять продукты. Поэтому сказала так: «Возьми ради Христа, чтобы не пропало». И знаете, она призналась, что почувствовала та­кую радость и легкость!

На Страшном суде будут спра­шивать не о том, сколько ты мо­лился, постился или выучил еван­гельских цитат. Спросят, как ты помогал людям, жившим рядом с тобой.

Идеал — навсегда

В юные годы на меня очень силь­но повлиял фильм «Офицеры». Это не старое кино, запечатлевшее какое-то время. Это безвозрастная картина о вечных ценностях и не­рушимых симпатиях людей друг к другу.

Проводя некие аналогии, я ска­жу, что у меня ведь не работа — служба. Моя одежда — это форма. Вообще же, каждый христианин — воин Христов, деятель, преоб­разователь. Епископ, считайте, спецназ.

Образцом служения для меня является Александр Невский, мой небесный покровитель, в честь которого я был наречен в миру. Родители где-то нашли мне доре­волюционную книжку, не выхо­лощенную, без купюр. Там было черным по белому написано, что князь Александр Невский и воевал, и политикой занимался, и в храм ходил, и Богу молился. Кроме того, он был ярким мисси­онером, сумевшим основать пра­вославную епархию в ордынской столице мусульман. Монашеский постриг, принятый им перед са­мой кончиной, говорит о том, что он всю жизнь был православ­ным человеком и стремился к мо­нашескому житию: воин Царя Небесного, который при жизни не мог скинуть боевую кольчугу и ратные доспехи.

Для меня Александр Невский — идеал человека светского, но в то же время и глубоко верую­щего подвижника православной церкви.

Место подвига — Земля

Вечерние молитвы я читаю не по писанному, а по памяти, от сердца. Ведь это исповедь, которую надо не протараторить, а произнести осмысленно, с душой и понима­нием, вспоминая прожитый день и допуская вероятность, что пред­стоящая ночь может быть послед­ней. Значит, нужно подвести итог и подумать, в каком состоянии, с чем мы уходим из этого мира, ведь состояние сна — эта краткая смерть.

Когда всерьез говорят о реинкар­нации, я воспринимаю это как по­пытку уйти от подвига в этой жиз­ни. Мол, ладно, я потом чего-нибудь совершу, а сейчас поленом поваля­юсь. У апостола же без обиняков сказано: «Едино человеку умереть, а потом — Суд». Все: если «накосорезил», то там каяться поздно!

Служебное задание

«Возраст Христа», свое тридцати­трехлетие, и свои сорок лет я встре­тил в спокойствии Лавры. В сорок с небольшим в моей жизни произо­шел полный переворот: меня на­правили служить на Сахалин.

Армейские представления о забы­тых куличках и захолустье тут не ра­ботают, если вы думаете, что епи­скопами посылают в дальнюю даль избывать некие прегрешения. По нашим канонам, епископ — та­кой же воин, как монах, и он несет свою службу там, где больше всего нужен. «Не одни воины охраняют Рим, ведь есть и другие — кто охра­няет границы Рима». Так?

Назначение мое на Сахалин со­стоялось довольно просто. Один из заместителей Святейшего из­ложил мне его просьбу поехать на Дальний Восток.

Дело в том, что те удаленные ка­федры не посещают никакие сто­личные инспекции. Все на полном доверии. А этого может заслужи­вать лишь тот, кого хорошо знают. Десять лет подряд шесть раз в году Патриарх приезжал к нам в Лавру, и мы провели в беседах и совмест­ных служениях много времени. Я не удивился выбору Святейшего.

Но меня все-таки спросили: «Что ты ответишь на просьбу Предстоятеля?» Сказал: «Я там не был. И в шкуре епископской тоже не был. Поэтому я не могу проситься туда. Но самое страшное, когда человек отвечает отказом. Поэтому я не имею пра­ва отказываться. Сам не прошусь, но если будет благословение Патри­арха, то понесу этот крест».

Патриарх нашел этот ответ до­стойным.

Сражение за Сахалин

Географически Дальний Восток, а тем более Сахалин, я представ­лял себе очень схематично. До того момента мне довелось побывать в Америке, но в России я не бывал даже на Урале.

Девять часов полета—и я в Южно-Сахалинске, в столице огромного, тысячекилометрового, острова. С первого взгляда стала понятна специфика Сахалина: там нет кор­ней, все храмы — новопостроенные, ведь остров был отбит у японцев лишь шестьдесят лет назад.

Первый храм, поставленный на острове в 1989 году, размером был с комнату и по сути представ­лял собой избу, переделанную в цер­ковь Ксении Блаженной. В начале девяностых годов на Сахалине был всего один священник. Один на по­лумиллионное население острова! А наши, так сказать, «братья во Хри­сте» не теряли времени даром: сек­ты скупали большие здания, откры­вали там свои центры, запускали по городу автобусы, возили на них людей, проповедовали на улицах через громкоговорители-мегафоны, буквально за руку тащили людей в залы, наполняя свои храмы.

Я рад, что нам удалось перело­мить ситуацию, изменив ее к луч­шему на нашем, российском, Саха­лине. Сейчас там около пятидесяти священников, полсотни приходов. Показатель нашей работы — это стабильная наполняемость храмов, ведь большинство людей, посе­щающих церкви время от времени, грубовато говоря, — «прохожане» или «захожане», а не прихожане. Зашел, перекрестился, свечку по­ставил и на этом — все. А это непра­вильно! По-настоящему верующий человек реально участвует в жизни Церкви, а не трется о стену храма.

Незлобие детское

Смысл жизни мной постигнут. Земля — это не место, где мы строим рай. Верить в это было бы утопией. Земля — это полоса препятствий, как в армии, где тебе приходится бежать, ползти, карабкаться, невзирая на грязь, холод и усталость. Хочется попросту сесть ровно посреди этого бедлама и сделать ба-а-альшой пе­рекур, честное слово. А это невоз­можно: ты должен двигаться и дей­ствовать, нужно выдержать. Нам в армии так и говорили: «Ребята, вы свои годы должны отпахать. Потом вам на смену придут другие».

Так же и в земной жизни: здесь место нашей тяжелой службы в су­ровых условиях, под которыми по­нимается не давление климата, а то, что творится в твоей душе. Можешь вольготничать в золотом дворце, а твоя совесть в это время будет есть тебя поедом, живьем. На земле человек готовит себя для другого, более высокого служе­ния. Здесь каждому нужно сделать как можно больше добра. И прийти в состояние Христово — незлобия детского: «Если не будете, как дети, то не войдете в царствие Божие». Приближаясь к Богу, мы прибли­жаемся друг к другу, чтобы соеди­ниться в Нем. Воин рати Христовой может быть суров, но он незлобив, как ребенок.

Посмотреть смерти в лицо...

Человек никогда не готов к сво­ей кончине. Как-то на дне ан­гела одного владыки был сказан хороший тост в честь именинни­ка. Смысл поздравления сводился к тому, что замечательно было всем нам здесь собраться и как славно было бы встретиться вот таким коллективом в раю. Когда стали чокаться заздравными чарками, один батюшка произнес: «.в этом году». Повисли полсекунды тиши­ны, и кто-то густо пробасил: «Ну, не-е-ет, мы еще не готовы.»

Не столь страшна смерть, сколь суд пред Богом. «Иной суд — челове­ческий, а иной — Божий». По какой шкале будут судить нас после смер­ти? Человек устроен так, что на фи­зическом уровне противится смер­ти. И на духовном — тоже.

Жизнь не анекдот, смешного мало

Я люблю проводить время в дороге, за рулем. Автомобиль для меня — отдушина и мое убе­жище: «Владыка поехал служить на приход». Здесь меня уже почти никто не оторвет от размышлений — зона покрытия на малонаселен­ном Сахалине заканчивалась почти за городом.

Обычно, отправляясь на праворульном «Ландкрузере-80» выпуска 1995 года почти за тысячу верст, на другой конец острова, брал с со­бой протодьякона и двух певчих. Машина — настоящий танк на со­ляре, неубиваемый!

Как и в мальчишестве, люблю быструю езду. Знаете, как в одном бородатом анекдоте про усопшего священника, который вопрошает ангелов, мол, почему они отнесли в рай душу шофера, который даже в храм-то не заходил, а его тащат куда-то мимо светлых врат? Ангелы Божии ему отвечают: «На твоих проповедях люди спали, а в его автобусе беспрерывно мо­лились!»

Так что в жизни я стараюсь про­износить свои проповеди так, что­бы народ не дремал. Да и машину веду не иначе: дабы все в ней мо­лились.

Игорь Слободянюк, Алексей Сухановский

Фото авторов

Опубликовано в журнале «Поморская столица» (№ 02’ 2011)